Неточные совпадения
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула
Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. — Ах! вы ее… Если б вы только
знали. Ведь она совсем как ребенок… Ведь у ней ум совсем как помешан… от горя. А какая она умная была… какая великодушная… какая добрая! Вы ничего, ничего не
знаете… ах!
— Я не
знаю… Я ничего не
знаю… — слабым голосом проговорила, наконец,
Соня.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять
Соня, — ведь вы, я
знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
— Молчи,
Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам
знаю, что меня черт тащил.
Соня, робкая от природы, и прежде
знала, что ее легче погубить, чем кого бы то ни было, а уж обидеть ее всякий мог почти безнаказанно.
— Милостивый государь, милостивый государь, вы ничего не
знаете! — кричала Катерина Ивановна, — мы на Невский пойдем, —
Соня,
Соня! да где ж она? Тоже плачет! Да что с вами со всеми!.. Коля, Леня, куда вы? — вскрикнула она вдруг в испуге, — о, глупые дети! Коля, Леня, да куда ж они!..
Соня также вскочила со стула и испуганно смотрела на него. Ей очень хотелось что-то сказать, что-то спросить, но она в первые минуты не смела, да и не
знала, как ей начать.
— Нет, нет; никогда и нигде! — вскрикнула
Соня, — за тобой пойду, всюду пойду! О господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя прежде не
знала! Зачем ты прежде не приходил? О господи!
—
Знаешь,
Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, —
знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я бы теперь… счастлив был!
Знай ты это!
Видишь,
Соня, — я, собственно, затем пришел, чтобы тебя предуведомить, чтобы ты
знала…
— Ох, уж не
знаю! — вскрикнула
Соня почти в отчаянии и схватилась за голову. Видно было, что эта мысль уж много-много раз в ней самой мелькала, и он только вспугнул опять эту мысль.
— Я так и
знал, что вас прислала сестрица
Соня.
И я теперь
знаю,
Соня, что кто крепок и силен умом и духом, тот над ними и властелин!
— Не воровать и не убивать, не беспокойся, не за этим, — усмехнулся он едко, — мы люди розные… И
знаешь,
Соня, я ведь только теперь, только сейчас понял: куда тебя звал вчера? А вчера, когда звал, я и сам не понимал куда. За одним и звал, за одним приходил: не оставить меня. Не оставишь,
Соня?
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро
узнал он, что болезнь ее не опасна.
Узнав, в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится,
Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
Представьте себе,
Соня, что вы
знали бы все намерения Лужина заранее,
знали бы (то есть наверно), что через них погибла бы совсем Катерина Ивановна, да и дети; вы тоже, в придачу (так как вы себя ни за что считаете, так в придачу).
— Нет, нет, это хорошо, что пришел! — восклицала
Соня, — это лучше, чтоб я
знала! Гораздо лучше!
— А жить-то, жить-то как будешь? Жить-то с чем будешь? — восклицала
Соня. — Разве это теперь возможно? Ну как ты с матерью будешь говорить? (О, с ними-то, с ними-то что теперь будет!) Да что я! Ведь ты уж бросил мать и сестру. Вот ведь уж бросил же, бросил. О господи! — вскрикнула она, — ведь он уже это все
знает сам! Ну как же, как же без человека-то прожить! Что с тобой теперь будет!
— Э-эх,
Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня,
Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и
знай!
Потом я
узнал,
Соня, что если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет…
«Так куда же к себе? Видел где-то это лицо, — думал он, припоминая лицо
Сони… — надо
узнать».
— Да ведь и я
знаю, что не вошь, — ответил он, странно смотря на нее. — А впрочем, я вру,
Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это все не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!.. Я давно ни с кем не говорил,
Соня… Голова у меня теперь очень болит.
— Не
знаю, — грустно произнесла
Соня.
Он вышел.
Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он
знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
Ваше превосходительство! — вдруг завопила она раздирающим воплем и залившись слезами, — защитите сирот!
Зная хлеб-соль покойного Семена Захарыча!.. Можно даже сказать аристократического!.. Г’а! — вздрогнула она, вдруг опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас
узнала Соню. —
Соня,
Соня! — проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись, что видит ее перед собой, —
Соня, милая, и ты здесь?
Потому, как если
Соня не накормила, то… уж не
знаю что! не
знаю!
А
знаешь ли,
Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят!
— Да… А вы разве
знали? — с некоторым удивлением переспросила
Соня.
Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» И простит мою
Соню, простит, я уж
знаю, что простит…
— Молчи-и-и! Не надо!..
Знаю, что хочешь сказать!.. — И больной умолк; но в ту же минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, и он увидал
Соню…
Та пришла к ней еще с утра, вспомнив вчерашние слова Свидригайлова, что
Соня «об этом
знает».
— Здравствуйте все.
Соня, я непременно хотел принести тебе сегодня этот букет, в день твоего рождения, а потому и не явился на погребение, чтоб не прийти к мертвому с букетом; да ты и сама меня не ждала к погребению, я
знаю. Старик, верно, не посердится на эти цветы, потому что сам же завещал нам радость, не правда ли? Я думаю, он здесь где-нибудь в комнате.
Знаешь,
Соня, вот я взял опять образ (он взял его и вертел в руках), и
знаешь, мне ужасно хочется теперь, вот сию секунду, ударить его об печку, об этот самый угол.
Это, впрочем, и ты
знаешь,
Соня.
— Я так и
знал, что ты так примешь,
Соня, — проговорил он. Так как мы все встали при входе его, то он, подойдя к столу, взял кресло Лизы, стоявшее слева подле мамы, и, не замечая, что занимает чужое место, сел на него. Таким образом, прямо очутился подле столика, на котором лежал образ.
Не подумай, что с тем, чтоб разбить этот образ, потому что,
знаешь ли что,
Соня, мне все-таки ведь хочется разбить…
Я
знал с незапамятных времен, что у нас была маленькая сестра
Соня, которая умерла и теперь находится на «том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она — ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не
знал, то и она, и ее пребывание на «том свете» в роли ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
Соня играла на пианино, и он сразу
узнал столь любимую им вторую рапсодию Листа.
Марья Львовна.
Соня! Молчи… Как ты
знаешь?
Ольга Алексеевна. Мне хотелось поскорее придти к тебе… а Надя раскапризничалась, должно быть, тоже нездоровится ей… Ведь Волька нездоров, ты
знаешь? Да, жар у него… потом нужно было выкупать
Соню… Миша убежал в лес еще после обеда, а вернулся только сейчас, весь оборванный, грязный и, конечно, голодный…
Марья Львовна.
Соня!.. Дочка моя! Если бы ты
знала!..
Соня (горячо). Это — неправда! Это — ложь, Максим! Я хочу, чтобы ты
знал: это ложь!.. Ее выдумали для оправдания слабости, — помни, Максим, я не верю в это! Иди!..
Астров(смеясь). Хитрая! Положим,
Соня страдает, я охотно допускаю, но к чему этот ваш допрос? (Мешая ей говорить, живо.) Позвольте, не делайте удивленного лица, вы отлично
знаете, зачем я бываю здесь каждый день… Зачем и ради кого бываю, это вы отлично
знаете. Хищница милая, не смотрите на меня так, я старый воробей…
Войницкий(
Соне, проведя рукой по ее волосам). Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты
знала, как мне тяжело!
Соня. Что? Дядя, что
знала?
Соня. Я это
знала. Еще один вопрос. Скажи откровенно, — ты хотела бы, чтобы у тебя был молодой муж?
Соня. Это так не идет к вам! Вы изящны, у вас такой нежный голос… Даже больше, вы, как никто из всех, кого я
знаю, — вы прекрасны. Зачем же вы хотите походить на обыкновенных людей, которые пьют и играют в карты? О, не делайте этого, умоляю вас! Вы говорите всегда, что люди не творят, а только разрушают, то, что им дано свыше. Зачем же, зачем вы разрушаете самого себя? Не надо, не надо, умоляю, заклинаю вас.
В семье имя
Сони не упоминалось, а слава Бороздиной росла, и росли также слухи, что Давыдов дурно обращается с ней, чуть ли даже не бьет. Дурные вести получались в труппе, и, наконец,
узнали, что Давыдов бросил Бороздину, променяв ее после большого карточного проигрыша на богатую купчиху, которая заплатила его долги, поставив условием, чтоб он разошелся с артисткой.
В это время Львов
узнал о ее положении и поспешил к ней.
Соня обрадовалась ему, как родному, и,
узнав, что отец с труппой в Моршанске и что в Тамбове, кроме дворника Кузьмы с собакой Леберкой, в театре никого нет, решила поехать к отцу по совету Львова. Он проводил ее —
Соня была слаба и кашляла кровью.